В начале декабря 2023 года левого социолога и основателя канала «Рабкор» Бориса Кагарлицкого*, обвиняемого в оправдании терроризма (ч. 2 ст. 205.2 УК РФ), освободили в Сыктывкаре в зале суда. Событие в нынешние репрессивные времена стало сенсацией.
Обвинение требовало для ученого пять с половиной лет лишения свободы, но суд ограничился штрафом в 609 тысяч рублей. Поводом для обвинений стал ролик с заголовком «Взрывное поздравление кота Мостика», опубликованное Кагарлицким* в соцсетях. В нем усмотрели намеки на теракт на Крымском мосту в октябре 2022 года. Социолог назвал свое освобождение победой здравого смысла, но трудности после выхода из зала суда не закончились.
Штрафы, штрафы
– У меня впечатление, что я нахожусь в романах Кафки. Только вначале я участвовал в «Процессе», а потом попал в «Замок», – начинает разговор Борис Юльевич*. – Вскоре после моего ареста, не дожидаясь решения суда, Росфинмониторинг внес меня в список экстремистов и террористов. Попавший в него человек, по установленным правилам, не может проводить через банки никакие финансовые транзакции, включая штрафы государству. Даже если платит их наличными. А на меня еще перекинули иноагентские штрафы с ныне закрытого Института глобализации и социальных движений**, который я возглавлял. Эти штрафы я не мог заплатить по двум причинам: во-первых, я уже сидел в СИЗО, во-вторых, попал в список террористов и экстремистов.
Налоговая служба подала иск о признании меня банкротом, поскольку я не мог заплатить штрафы, которые они мне сами запрещают платить. На основании этого следствие требовало для меня тюремного срока, поскольку, будучи банкротом, я не должен буду платить штраф. При этом, заметьте, решения о банкротстве нет. Судья эту аргументацию отверг, но прокуратура снова сослалась на нее в поданной 25 декабря апелляционной жалобе и снова потребовала тюремного срока. Поэтому мне срочно надо было заплатить штрафы. Деньги на них уже собраны.
Как это сделать? Есть, к счастью, очень важная зацепка, сделанная какими-то очень гуманными людьми – в Росфинмониторинге опубликовали разъяснения, что штрафы, налоги и прочие платежи переводить можно, но по специальному разрешению. И по каждому отдельному платежу выдается отдельное разрешение с точностью до копейки.
Чтобы оплатить штрафы, я первым делом отправился в районное отделение Сбербанка – люди там схватились за голову: разъяснение есть, а процедуры нет. Я поехал в центральное отделение, где мне не с первого раза правильно оформили разрешение. Затем в кассе районного отделения Сбербанка оказалось, что у меня неправильные реквизиты платежа, которые мне дал суд. Одну часть реквизитов мы узнали в налоговой, другую – в арбитражном суде. И только после этого у меня приняли платежи на 710 тысяч за иноагентские штрафы. А спустя неделю с трудом удалось оплатить штраф за «оправдание терроризма».
– Да уж, действительно абсурдная ситуация, достойная пера Кафки…
– Я напомню, Кафка не дописал финал «Замка». Может быть, инженер К. все-таки сумел добраться до замка. Я, во всяком случае, надеюсь добраться.
– Получается, если вы смогли заплатить «сыктывкарский» штраф, то теперь апелляция прокуратуры рассыпается?
– По-крайней мере, одну часть аргументации мы убираем. Остается другая, состоящая в том, что я просто очень страшный человек, опасный для общества. Когда я читаю и слушаю, что говорят обо мне обвинители, то чувствую себя доктором Ганнибалом Лектером.
Но я считаю, что у нас с моим адвокатом Сергеем Ероховым есть все основания выиграть апелляцию. На мой взгляд, прокуратура сделала большую ошибку, когда ее подала. До тех пор пока идут разбирательства, приговор не может вступить в законную силу, а значит, формально я могу заниматься всем, что мне по решению суда запретили делать. Могу администрировать соцсети, могу вести преподавательскую деятельность. Я, конечно, не буду этим заниматься, потому что не самоубийца, но такая возможность у меня есть. И если мы выиграем апелляцию, то после этого сможем подавать уже на полное оправдание.
«Хочу показать, что в России все равно можно жить»
– Почему власти выбрали вас на роль доктора Лектера? Самым опасным радикалом вас точно никак не назовешь.
– Дело в том, что им больше, строго говоря, не за кем приходить. Почти все сколько-нибудь заметные иноагенты либо уехали за границу, либо мрачно затихли и не занимаются своей профессиональной деятельностью. А я принципиально ставлю эксперимент. Я выполнял и буду выполнять все требования законов независимо от того, что я о них думаю. Я хочу показать, что все равно можно жить в России и заниматься своей профессиональной деятельностью в этих условиях. В какой-то момент моя позиция кому-то очень не понравилась. И дальше случилась вся эта история с поездкой в Сыктывкар.
– Откуда вообще взялся Сыктывкар?
– Для меня это тоже является загадкой. Мне кажется, кто-то очень хотел, чтобы я на некоторое время замолчал. И эту задачу они решили – в интернете моих политических комментариев не было. Ну и возможно, хотели убрать меня подальше от Москвы.
Я выступал в Сыктывкаре за несколько месяцев до ареста и начал заниматься в Республике Коми одним научным проектом. И когда меня задерживали, я предположил, что сказал лишнего на том выступлении. Мне ответили, что по выступлению претензий нет, меня арестовали совсем не из-за этого. Меня уже тогда это удивило. Но думаю, что подробности мы еще узнаем. Надо просто дождаться.
– Ваш процесс начался резко, жестко и абсурдно, а потом вдруг случился почти оправдательный приговор. Как такое возможно?
– Моя оценка такая: в верхах есть определенные группы – одни из них хотят жестить, другим это не нравится, они хотят сохранять некое здравомыслие. Я их определяю как партию лютого безумия и партию умеренной адекватности. И между ними есть различные отношения – иногда идет борьба, иногда они действуют параллельно, дополняя друг друга. Одни проводят свою повестку, другие – свою. Этим объясняется кажущаяся непоследовательность государства. Но на самом деле просто нет одного субъекта, и мы видим действия разных субъектов власти. И я оказался в положении футбольного мячика между ними, которым они стали играть. Только мячика думающего и пытающегося проанализировать ход матча по получаемым пинкам.
– Пресловутая борьба башен Кремля?
– Да, совершенно верно. Только, понимаете, очень интересно, когда борются тобой. Один раунд выиграла одна сторона, другой остался за противоположной. И я думаю, что последствия этой борьбы мы в ближайшие месяцы увидим в гораздо большем масштабе, не сопоставимом с моим делом. Несостыковок и нелогичности поведения власти будет еще больше, будто существует два разных политических курса одновременно.
– Да и обвинения, мягко говоря, были нелепыми – за какой-то пост. Хотя у нас и за меньшее сажают.
– Тут есть немножко другой момент. Само содержание поста, на мой взгляд, абсолютно ничем и нигде не противоречит никаким законам. Я повторяю, что, какими бы ни были эти законы, их в принципе можно выполнять, соблюдая, естественно, некоторую осторожность и здравомыслие.
Знаете, когда мне говорят, что если бы я уехал, то мог бы писать более жестко, я всегда вспоминаю старый советский анекдот. Человек ходит, раздает листовки, его хватают сотрудники госбезопасности, а потом выясняется, что на листовках вообще ничего не написано. Просто пустая бумага. Его спрашивают: «А что там должно было быть написано?» Он отвечает: «Чего писать? И так все ясно».
– Когда вас освободили, многие заговорили…
– …об оттепели. А потом случились другие события, и сказали, что нет, не началась оттепель. Это как раз и есть пример непоследовательной линии власти: вначале одна фракция сделала ход, потом другая. Я исходил из этой теории уже во время моего задержания.
Более того, когда охранники в СИЗО в полном недоумении меня спрашивали, как и почему я к ним попал, я отвечал: «Кто меня сюда привез, тот меня отсюда и увезет». Потому что мне было понятно: если одна партия сделала свой ход, то другая потом его отыграет назад. Вот и всё. Я не знал, когда и при каких обстоятельствах это случится, но примерный сценарий мне был понятен.
«Отношения с сокамерниками были прекрасные»
– Как сейчас выглядят российские места заключения изнутри? Тем более что вы можете их сравнить с советской системой наказания.
– Да, в 1982–1983 годах я сидел в Лефортово. Меня тогда обвиняли в антисоветской деятельности вместе с еще несколькими молодыми людьми, моими коллегами. После смерти Брежнева отпустили без суда. Но что бы со мной ни происходило, я всегда остаюсь социологом, и, конечно, пребывание в СИЗО было для меня исследовательским опытом.
Если брать систему в целом, то она стала более снисходительной к людям по сравнению с советскими временами. Хотя, несмотря на некоторые признаки улучшения, все очень неравномерно и неоднородно. Я был в благоприятном положении, а кто-то с другим опытом отсидки может сказать, что все далеко не так хорошо. Вот это отличается в худшую сторону по сравнению с советским временем, когда все было более или менее стандартизировано. Я бы предпочел, чтобы нормы, касавшиеся меня, распространялись на всех.
А получается, что даже внутри одного СИЗО арестованные находятся в разном положении: есть камеры с телевизором и холодильником, купленными самими заключенными, с небольшим количеством людей, а есть, наоборот, переполненные. И культурный уровень везде разный. У нас было два случая, когда старший по камере просто отселял новоприбывших людей из нее. Потому что не считал их за подходящий контингент. В течение суток по устному заявлению без всякого скандала их переводили в другую камеру.
Социальное и иерархическое неравенство, которое существует на свободе, есть и за колючей проволокой. Там присутствует такой же срез общества. Есть все, включая чиновников и бизнесменов, кроме, конечно, суперэлиты. Со мной в камере, например, сидел вице-мэр Инты. И вместе с тем убийцы были, вымогатели были.
– И какие складывались отношения с сокамерниками?
– Прекрасные. Чтобы сложились такие отношения, надо сначала научиться, что называется, уважать, понимать и соблюдать правила, в первую очередь в плане бытовой жизни. Их довольно большой набор, причем более жестких, чем в обычной, повседневной жизни. Если, допустим, дома лишний раз забыл помыть руки перед обедом, то это не проблема. А там на тебя будут смотреть косо – все очень заняты своей чистоплотностью и гигиеной. Прожив месяц-полтора в тюрьме, начинаешь понимать, что в этом педантизме есть смысл. Правила нужны, чтобы не распространялись инфекции, чтобы люди, скученно сидящие, не раздражали друг друга и не превращали камеру в «Воронью слободку». Это очень опасно. Поэтому нужно быть максимально вежливым и не проявлять невнимания к соседям.
В первые недели определенные моменты казались трудными, потому что я привык к более неформальным отношениям с людьми. Но когда я понял, как там живут, кто за что отвечает и какую играет роль, то все стало прекрасно, просто замечательно.
Вы будете смеяться, но там очень важны личные границы. Например, телевизор в нашей камере был у человека, который сидит уже не один год. И нельзя было брать в руки его пульт управления. Но попросить включить определенную программу – можно. Хотя это не значит, что нельзя пользоваться чужим. Просто, если что-то берешь в первый раз, нужно обязательно спросить разрешения. И лучше потом еще несколько раз переспросить, чтобы наверняка.
Конечно, люди, находящиеся по уголовным статьям, реально совершали преступления. Может быть, не все – я проверить не мог, кто виноват, а кто нет. Но, находясь в общежитии, люди проявляются с других сторон. Как ни странно, они способны на солидарность, добросердечность, взаимопонимание и другие качества. Хотя, казалось бы, их статьи говорят о другом. Я не знаю, как они потом поведут себя на свободе, но, когда они находились со мной в одной камере, у меня о них было хорошее впечатление.
– А администрация к вам как относилась?
– С уважением и большой симпатией. Был один сотрудник, который, когда меня выводили на прогулку, издали кричал на весь тюремный коридор: «Здравствуйте, профессор!» Это уже о многом говорит. В этом вопросе у администрации был полный консенсус с моими сокамерниками – не так часто к ним попадает московский профессор. И конечно, все недоумевали, что я у них делаю и зачем меня к ним привезли.
«Думать мне не запретили»
– По приговору вам многое теперь будет запрещено – администрировать соцсети, преподавать и так далее. Чем будете заниматься?
– Запрещено многое, но очень многое и разрешено. Потому что, во-первых, думать мне же не могут запретить. И писать, кстати, тоже. Раз писать и думать не запретят – это самое главное. Со всем остальным я разберусь. Я в тюрьме мог писать статьи, подготовил предисловие к только что вышедшей в издательстве DirectMedia очень актуальной книге Отто Бауэра «История австрийской революции». Я не могу администрировать «Рабкор», но меня приглашают в качестве эксперта в другие издания, берут интервью на разных каналах, по-моему, даже больше, чем раньше.
Общаться с людьми мне тоже никто не может запретить. Они меня сделали иноагентом, чтобы я соблюдал правила. Я буду их соблюдать. Но и в рамках этих правил все равно можно и нужно работать и многого добиваться. Трудно? Трудно, никто не спорит. Но кто обещал, что будет легко? Мы же в России живем.
/Никита Ларин.
* Власти РФ считают иноагентом и террористом.
** Власти РФ считают иноагентом.
реплика вдогонку
– Накануне моего освобождения, когда соседи уже догадывались, что я скорее всего не вернусь к ним, они сказали: «Только вы про нас не забывайте и рассказывайте про нас». И поскольку знаю, что «Собеседник» читают в Сыктывкарском СИЗО, то хотел бы передать с вами, что я ничего и никого не забыл и буду рассказывать о них.