«Мне не в чем признаваться», – написал в «Собеседник» из ИК-7 строгого режима в селе Арейское, что в Красноярском крае, наш бывший коллега – 33-летний журналист Иван Сафронов. Он, осужденный по статье 275 УК РФ «Государственная измена», отбывает там 22-летний срок.
Скоро будет уже год, как Ваня в ИК-7. Не так давно на канале «Россия» показали документальный фильм, интервью для которого дали как следователь по его делу, так и сам заключенный. По федеральному телеканалу Ивана несколько раз назвали «предателем, торговавшим Родиной». А вот Сафронову, несмотря на то, что телевизионщики получили доступ к нему в режимное учреждение, слова практически не дали. «Собеседник» восполняет этот пробел и предоставляет возможность осужденному рассказать, как всё было – по его версии.
«Бывают моменты, когда отчаяние накатывает»
– Иван, в январе будет год, как ты в колонии строгого режима. Да еще и в Красноярском крае. Как там погода у вас, холода? Но это все равно, наверное, лучше, чем ограниченный доступ к свежему воздуху в столичном СИЗО-2 «Лефортово», где ты до этого провел 2,5 года.
– Зимой тут реально холодно! Когда только заехал, мороз ударил за минус 30. Постепенно привык. Зато свежо! В колонию прибыл 31 января 2023 года, две недели провел в карантине и вышел в отряд обычных условий, где пробыл 4 месяца. Эти месяцы были для меня чем-то сродни свободе: после московского изолятора «Лефортово» с его решетками, камерой в 8 кв. метров и тотальной изоляцией у меня появилась возможность передвигаться, общаться, писать и звонить родным… И небо здесь – не в клеточку. Когда вышел в локальный сектор отряда, то мог по несколько минут просто смотреть на облака – и просто радоваться. Сейчас ситуация иная: в июне 2023-го меня перевели в строгие условия содержания (СУС), то есть в запираемое помещение, где нас несколько заключенных. У нас нет никаких пересечений ни с другими отрядами, ни с другими камерами. И «небо в клеточку» вернулось.
– С кем сидишь? Какие отношения на зоне сложились?
– В колонии строгого режима сидят за совершение особо тяжких преступлений, и, по моим наблюдениям, 90% из них связаны со статьей 228 УК РФ «Незаконное приобретение наркотических средств…», большинству осужденных нет и 30 лет. В отряде, где находился первые месяцы, вообще входил в категорию самых возрастных. Остальные были сильно младше, один вовсе 2004 года рождения. Со временем у меня сформировался свой интересный круг общения. Некоторые с тех пор уехали в другие колонии, некоторые уже освободились. Не знаю, как сложится дальше, но в колонии я познакомился с людьми, которых хотел бы увидеть и на воле. С заключенными отношения нормальные: если есть чем друг другу помочь, всегда помогаем. А со стороны ФСИН отношение, конечно, особенное – и контроль соответствующий, но это опять же объяснимо моей статьей и моим сроком. В июне меня дважды водворяли в ШИЗО – за курение в неотведенном месте. Оба раза на 10 суток. И если с первым нарушением могу отчасти согласиться (закурил в помещении бани), то второе (затянулся на территории санчасти) стало формальным поводом для того, чтобы меня перевели в СУС. 20 суток в штрафном изоляторе – не так и много. Читал, писал письма, общался с соседями, когда таковые имелись. Первый раз сидел вместе с человеком, у которого срок – 21 год. На двоих – 43 года заключения. Очень интересно побеседовали!
– Тебя ведь уже давно определили там на работу? Что бы это ни было, от журналистики наверняка отличается кардинально. Удалось перестроиться?
– На работу меня никто не определял. Для того чтобы выйти на работу в промышленную зону в первую смену, до конца срока отбывания наказания должно остаться менее 15 лет, во вторую смену – менее 7 лет. По крайней мере, мне так объясняли люди, отвечающие за производство. В ИК-7 (которую, кстати, с большой долей вероятности скоро закроют) есть швейные цеха, лесоцех – сборка домиков из дерева и прочее. Я бы пошел работать на ту же швейку. Каких-то предубеждений на этот счет у меня нет. Но пока не срастается. (Ситуацию для «Собеседника» прокомментировала член Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека Ева Меркачева: «Впервые о таком слышу – в российских зонах работают все, даже «пожизненные» зэки. Согласно статье 103 УИК РФ, «каждый осужденный к лишению свободы обязан трудиться в местах и на работах, определяемых администрацией исправительных учреждений». Только пенсионеры и инвалиды I и II групп привлекаются к труду по их желанию. То, о чем сообщил Ваня, – самодеятельность его колонии. Мало того что не соблюдается Уголовно-исполнительный кодекс, так еще и в отношении заключенного нарушено его конституционное право на труд. Работать в колонии необходимо еще и потому, что зачастую только это помогает там не сойти с ума и иметь возможность платить по многим счетам».) Лично для меня жизнь в колонии без работы напоминает день сурка, но тут хочешь не хочешь, а учишься откусывать срок. Дни тянутся медленно, но недели и месяцы просто летят. Внешне распорядок дня похож на армейский, к нему быстро привыкаешь. Две проверки в день: утром и вечером идет пересчет всех осужденных по карточкам. На мой взгляд, процедура абсолютно бессмысленная – с учетом того, что, заходя на завтрак, обед и ужин, мы проходим отметку на сканере отпечатка пальца. Кормят неплохо: макароны, картошка, супы разные. А вообще, заключение – это ожидание. Ждешь, когда наступит время передачи (не по телевизору, а той, что со всякими вкусностями, полезностями и приятностями внутри, а новости, помимо местного ТВ, получаю также из писем и из «Собеседника», который для меня из Москвы высылают каждую неделю добрые люди). Ждешь, когда подойдет время свидания. Когда приедут адвокаты. Про срок свой вообще не думаю – это абсолютно бесполезное занятие, высасывающее силы. День прошел? Прошел. И хорошо – двигаемся дальше. Бывают, конечно, моменты, когда и тоска нападает, и отчаяние накатывает. Но это редко.
«Очень хотел стать отцом!»
– Как прошло первое длительное свидание с родными?
– В апреле 2023-го я впервые почти за три года смог увидеться с семьей – это стало для меня фантастическим событием. Да, в «Лефортово» перед самым этапированием нам разрешили часовое свидание «через стекло», а тут – трое суток в одном помещении! Когда шел к родным, в голове крутилось множество мыслей, а как зашел в комнату и увидел маму и сестру, ничего толком и сказать не смог. Увидел – и будто не было этих трех лет разлуки.
Мама… Она сильная женщина. Слезы были, но в целом приехала очень собранная и настроенная. Внешне не изменилась, хотя наивно полагать, что это время прибавило ей здоровья. Сестра на позитиве держалась. Мне же было важно рассказать им, что произошло в действительности. Главное, что услышал в ответ: они меня ни в чем не винят и мне верят. Также интересно было узнать, что происходит у них в жизни, как дела у родственников, друзей, знакомых. Больше всего запомнилась фраза мамы: «Я обязательно дождусь твоего освобождения!» Три дня пролетели незаметно. Это были очень и очень важные дни: они увидели, что я жив и здоров, что не сдался и продолжаю бороться. Думаю, по итогу у всех полегчало.
– А как отметил первый день рождения в колонии?
– Бодро! Приготовили торты из коржей и съели одной большой компанией. Подписали мне коллективную открытку, подарили всякую приятную мелочь. Это тот случай, когда внимание и забота говорят сами за себя. До ареста и заключения планы на жизнь у меня были грандиозные: мне только-только исполнилось 30 лет, была хорошая работа, была любимая девушка… Впереди – свадьба, даст Бог – дети. Я очень хотел стать отцом! Но постоянно откладывал: считал, что сначала надо встать на ноги, чтобы мои дети росли без нужды. А вышло всё наоборот. Строить планы со сроком в 22 года – дело бесполезное, тут надо быть честным. Но все же исхожу из того, что в моей судьбе произойдут изменения и свобода окажется ближе, чем написано в приговоре. А значит, шанс наверстать упущенное еще представится.
«Мне отомстили за публикации в «Коммерсанте»
– Знаю, в газете «Коммерсантъ» ты сидел за рабочим столом отца. И все помнят, какой трагедией закончилась его работа там. (Военный журналист, бывший ракетчик Иван Сафроновстарший погиб в марте 2007 года. Перед смертью, как сообщалось, он якобы готовил материал о тайных поставках российской военной техники в страны Востока через соседнее государство, но материал не был опубликован, так как отец Ивана выпал из окна лестничного пролета своего дома. Уголовное дело о доведении до самоубийства вскоре закрыли без предъявления обвинения. – Авт.) Теперь беда случилась с тобой. Видишь ли в этом какую-то мистику или что-то еще?
– В мистику не особо верю, но то, что истории моего отца и моя оказались настолько связаны, на простое совпадение не спишешь. Он 10 лет отработал в «Коммерсанте», став лучшим военным обозревателем своего времени, – я 10 лет посвящал всего себя военной журналистике и внес, думаю, достойный вклад в ее развитие. Отец погиб из-за работы – меня за работу посадили в колонию строгого режима больше чем на два десятка лет. Но я не жалею, что выбрал этот путь. Это было лучшее время, это были лучшие коллеги. То, что мое уголовное преследование связано не с каким-то мнимым шпионажем, выдуманным на коленке, а с желанием вполне определенных людей отомстить за мои публикации в «Коммерсанте», для меня абсолютно ясно. Бог им судья. Я делал свою работу – и мне за нее не стыдно.
– Как независимый журналист, скажу тебе так: в твоем уголовном деле для меня всё очень и очень неоднозначно. Я пыталась разобраться – многого так и не поняла и не могу поверить тебе на слово. Еще больше вопросов у меня возникло после просмотра документального фильма, где показали столько доказательств твоей вины… Расскажи, пожалуйста, свою версию событий.
– Мое уголовное дело состоит из двух эпизодов. Первый – за якобы шпионаж в пользу Чехии – родился из-за глупости. Второй – за якобы шпионаж в пользу Германии – родился из-за боязни, что предыдущий позорно развалится, а за такое по головке никто не погладит. История с первым эпизодом моей «преступной» деятельности предельно проста: в рамках межгосударственного проекта, которым занимался мой чешский приятель Мартин Лариш (по версии следствия – чех завербовал Сафронова-младшего в 2012 году для «негласного сотрудничества со спецслужбой Чехии, подконтрольной спецслужбам США». – Авт.), я на основе открытых источников составлял статьи по военной и военно-политической тематике. Отправлял их ему, а он их переводил на английский язык и компоновал вместе с другими материалами других журналистов из других стран в единый дайджест. Его в виде PDF-файла по электронной почте мог купить любой человек. По сути, это была ежемесячная новостная рассылка, собранная силами разных журналистов. Делалось это с моей стороны абсолютно бескорыстно: для меня участие в интересном проекте с хорошим потенциалом всегда было важнее материальной стороны вопроса. А по версии следствия, я получил более 87 тысяч евро в качестве вознаграждения за шпионаж. Они моего товарища назвали причастным к деятельности иностранной разведки, а в моих материалах, которые я ему отправил, внезапно нашлась гостайна. Так вот просто и легко. При этом, чтобы все понимали, за мной следили с 2012 года, для этого были задействованы агентурный аппарат, наружное наблюдение, прослушка телефона, жучки в квартире – в общем, полный арсенал средств. И за все это время оперативным сотрудникам не удалось установить источники информации, от которых я якобы получил секретные данные: просто потому, что всё это находилось и до сих пор находится в открытом доступе. В интернете! Нет никаких доказательств получения мной хоть каких-то денег из-за рубежа – и цифра в 87 тысяч евро взята просто из головы. В обвинительном заключении прямо говорится, что секретные и совершенно секретные сведения я получил «под прикрытием журналистской деятельности от лиц, имеющих доступ к секретной и совершенно секретной информации», но что это за лица, никто за 8 лет слежки и 2 года следствия так и не установил. Мне несколько раз предлагали заключить досудебное соглашение о сотрудничестве и назвать этих таинственных лиц – оговорить людей, чтобы весь этот бред, называемый уголовным делом, сложился в целостную картину. Взамен обещали снизить срок по первому эпизоду до 7 лет. Я отказался. И по первому эпизоду на суде мне влепили 16 лет колонии строгого режима.
Второй эпизод – это еще и месть мне за несговорчивость на следствии. Обвинение в шпионаже в пользу Германии предъявили за неделю до истечения максимального срока следствия. Фабула такая: в неизвестное время в неизвестном месте у неизвестного лица я получил сведения, составляющие гостайну, а затем за 248 долларов передал их лицу, контактировавшему с немецкой разведкой. В реальности дело обстояло следующим образом: в декабре 2015 года ко мне обратился немецкий политолог Дитер (известный как Демури. – Авт.) Воронин и попросил ответить на несколько вопросов, в коих хотел разобраться. Моя коллега Екатерина Винокурова, сотрудничавшая с ним, подтвердила, что он обращается ко мне по ее протекции, что это она рекомендовала ему это сделать. На его вопросы я ответил минут за 30–40, используя исключительно открытые источники. И со своей личной почты отправил ему ответы. За это получил гонорар в 248 долларов, их он перевел мне через Western Union. За это – и отказ оговаривать людей – мне суд дал те же 16 лет строгача. Путем частичного сложения – всего 22 года. Такова цена совести.
– Еще слышала мнение, что, преследуя тебя, на самом деле пытались через тебя «достать» теперь уже бывшего главу «Роскосмоса» Дмитрия Рогозина, а также отдельно от него неких твоих «информаторов». Что думаешь об этом?
– Это мнение имеет под собой основу. Уголовное дело – месть мне за мою журналистскую работу в «Коммерсанте», совмещенная с попыткой «достать» определенных людей и снять их с занимаемых должностей. Все инкриминируемые мне «преступления» относятся к 2015 году и к 2016–2017 годам, то есть ко времени работы в «Коммерсанте». В «Роскосмосе» же я проработал всего пару месяцев в 2020-м. Но задерживать журналиста по такой статье не хотели.
Устраиваясь в «Роскосмос», я прошел все возможные проверки, однако этот барьер ушел: взять чиновника проще, чем журналиста. Но и здесь они промахнулись: тот уровень поддержки, оказанной мне со всех сторон, был для них как гром среди ясного неба. Вот это и было круто! Они привыкли к тому, что беспредел проще всего творить в тишине. Меня посадили – но зато о том, как эти люди работают, теперь знают все. Уже неплохо.
– Владимир Кара-Мурза*, получивший 25 лет строгача, в том числе по твоей же статье, в интервью нам сказал, что свой приговор он знал, еще когда только пришли его арестовывать. А ты? Была ли надежда?
– С момента задержания я понимал, что срок будет. Никаких иллюзий насчет оправдательного приговора не питал: не то время. Думал, лет 12 дадут точно. Когда гособвинение запросило 24 года, подумал: как отреагирует мама? За нее волновался. А за себя… Я всю эту фигню в «Лефортово» пережил не для того, чтобы в конце сдаться. То, что в суде прокурор предложила признать вину и получить 17 лет – для меня очевидно, что это были разводка и попытка в последний раз надавить. Мне не в чем признаваться – ни сейчас, ни тогда.
/Елена Мильчановска.
*В РФ признан иноагентом.